интересно, я утром вспомню, что я драббл накатала в три часа ночи?
Бьякуя/Укитаке
хорошо воспринимается в сонном состоянии, ибо бред
Бьякуя любил гулять по ночам.
Правило гласило - ночью надо спать.
Не мог. Всходила луна, серебрянные крылья рассыпались по энгаве и резцам на крыше, дрожали на бумажных окнах и звенели, как сотни колокольчиков в ручье в саду, и он не мог заснуть. Неслышной тенью скользил прочь из дома, не поднимая ресниц - словно продолжать спать и бродил во сне. Он и сам начал забывать, спит или нет.
Правило гласило - нельзя подслушивать под окнами.
Он не подслушивал. В ночной тишине звуки раздавались четче, как бы не таились и не прятались собеседники. Гулкий шепот. Помня о воспитании, он не пытался различать слова - они долетали сами, как почтовые голуби, как бабочки, садились на плечо и щебетали на ухо. Были и бесстыжие стоны, и ласковые упреки, и заговорщеские тайны, и проклятия вполголоса... Он научился не запоминать - как и бесчисленные сны поутру.
Ночью начиналась другая жизнь. Настоящая. Не прикрытая покрывалом солнечного света и приятных улыбок. Это одуряло, как свежий воздух, как первый белый снег на еще черной земле.
В некоторых окнах горел свет. В некоторых его не было. Где-то спали. Где-то - просыпались после дневного сна о работе.
Он ловил обрывки тайн. Движение в темноте тут.. там. Он уходил быстро, спрятав рейацу, как прячет птица под крыло голову. Кто-то испуганно оглядывался, но многие просто не замечали. Свист черного шелка кимоно казался ветром. Бьякуя умел становиться незаметным.
Правило гласило - не будь нежеланным гостем. Он не был. Он мягко ступал в носках по деревянной галерее мимо окон казарм, где обычно шло застолье после отбоя при потушенных светильниках - чтобы не узнали капитаны. Следовал за лунным лучом до дверей комнаты своего лейтенанта, где вскрики и хриплые стоны сливались в чужие имена - сегодня это Рикичи.
Правило гласило - не вмешивайся.
Он не вмешивался. Не мешал. Не примешивал свои чувства к полуночным прогулкам. Иначе не взлететь с тяжелым сердцем.
В казармах одиннадцатого отряда хриплый голос напевает колыбельную.
Сладко посапывает мальчишка в десятом отряде, а внизу в офицерской звенит рассыпчатый женский смех, прерываемый тянущимся голосом с южным осакским выговором...
Дальше на крышу - вспорхнув как сова - распахнув глаза навстречу звездному небу и утопающим в его лоне башен Сейрейтея. Притаиться в тени и смотреть на мышинные тени, воровато пересекающие улицу с одной стороны и выложенный плиткой двор с другой. При появлении процессии с коптящими до удушения лампами он нырял прочь и уносился с порывами ветра на другой конец Сейрейтея.
Промчавшись заколдованной пентаграммой по всему городу, он возвращался домой, вздыхая свободно и устало - а сон следовал за ним по пятам, пойманный в лунных лучах, прирученный.. Он заслужил его сегодня. Он его нашел.
С конька одной крыши на другой. Шинигами - невесомый, как прах, невидимый, как смерть, - истинный шинигами.
Только сегодня кто-то поймал его за рукава кимоно. Кто-то окунул теплые руки в шелковые складки и прижался к спине, теплым дыханием толкаясь в шею - жарко до мурашек по груди.
- Бьякуя, - улыбка в шекочущем голосе, - Нужно быть внимательней, когда сбегаешь из дома. Раз я тебя выловил, пойдем выпьем со мной чаю..
Бьякуя замер, пытаясь проснуться и отличить сон от реальности. Руки вокруг талии были вполне реальны, в спину стучал запыхавшийся ритм чужого сердца. За ним гнались, а он не заметил.
- Вы выиграли, Укитаке-доно, - он смирился. Аристократическая заносчивость ни к чему, когда нет света, в котором ее алмазные грани ослепляют своей изящной игрой.
Ночью все настоящее. Это не нужно видеть. Это - в касании рук, в перебирании длинных черных волос, в ненастойчивом прикосновении губ к чужим губам, в волне белых прядей, закрывающих голые плечи - свои и чужие...
Возможно, кто-то не спит и под их окнами и не прислушивается к их именам, стонами выскользающими из объятий. Кто-то проходит мимо в ночи, утром отметая все услышанное, как сон.
Это и так хрупко, будто сон.
Только просыпается Бьякуя рядом с Укитаке под шелест ветра в тростнике, окружающим дом тринадцатого капитана на озере. За окном - молочное утро. На лицо наползает холодная маска. Солнечный свет так ярок, что выбеливает все секреты до скучного нельзя и нужно. Хочу прячется под маской. И только ночью уже не понять, где что, и тени плещутся, сливаясь с тусклым лунным светом, вплетая хочу в нельзя и нужно.
Под маской Бьякуя улыбается.
Он не нарушил правил.
Он видел хороший сон.